11.01.2018
— Алексей Львович, в мае этого года вы стали главой Союза композиторов России. Как это произошло?
— То, что в Союзе композиторов наступила некоторая анархия, я знал задолго до избрания. Меня не раз приглашали на эту должность, но я был далек от этого и потому несколько лет не соглашался на участие в таких выборах. Когда же предложение поступило от Российского музыкального союза, который к тому же решил взять нас под свое организационное и финансовое крыло, я понял, что дело становится серьезным и сам Союз композиторов может выйти на новый уровень. Сразу же дал свое согласие баллотироваться на пост председателя Союза композиторов России. Состоялась конференция, собравшая представителей региональных творческих организаций, где меня и избрали.
— Какова ваша личная история отношений с Союзом композиторов?
— Сначала все было просто. В 1968 году, после окончания Консерватории, я стал членом Союза композиторов. Принимал меня в Союз мой учитель Арам Ильич Хачатурян и Тихон Николаевич Хренников, который тепло ко мне относился с самого детского возраста. Все развивалось замечательно: я участвовал в конкурсах молодых композиторов, становился лауреатом за свои сочинения — концертное каприччио «Скоморох», увертюры к празднику. Но как только увлекся рок-музыкой и написал рок-оперу «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», Союз композиторов резко от меня отвернулся и отстранил от участия в какой-либо его жизни. Тогда идеологически довлел ЦК партии. Дошло до крайностей: уволили женщину-музыковеда, написавшую диссертацию по опере. В мой адрес преследований не было, было указание не сотрудничать со мной. Но я продолжал писать, работать. Дождался, пока закончилась советская власть, а с ней и Союз композиторов попал в очень тяжелое положение — стал никому не нужен. Для композиторов наступили тяжелые времена. Они продолжались все 1990-е годы, 2000-е и продолжаются, к сожалению, до сих пор.
— Чем отличается нынешний Союз от Союза композиторов СССР? Что было хорошего в той организации, что лучше сейчас?
— Моя личная история с Союзом композиторов началась с того, что, когда мне было 14 лет, мой отец пошел к Тихону Николаевичу Хренникову и показал мои ноты. Тот, увидев их, сказал: «Талантливый парнишка», тут же подписал ходатайство председателю исполкома Моссовета с просьбой выделить квартиру. Мы жили тогда в коммуналке в десяти метрах. Представляете, какая мощь была тогда у Союза композиторов? Он строил дома, имел свои кооперативы.
Государство предоставляло жилплощадь и льготы. Был Музфонд, который заказывал композиторам произведения, получал отчисления от исполнения всей русской музыки — Глинки, Чайковского, Мусоргского, Рахманинова. Издательство Союза издавало новую музыку, произведения современных композиторов исполнялись на пленумах, съездах, фестивалях. Существовали замечательные дома творчества. Композитор чувствовал себя в заботливых руках — существовала среда, в которой можно было жить и заниматься творчеством.
Сейчас же полная противоположность — ни контроля, ни поддержки. Большая часть имущества Союза, данная ему государством, исчезла, распродана. Мои знакомые композиторы в один голос говорят: «Либо продолжать работать, сводя концы с концами, либо бросать творчество». Каждый год Консерватория выпускает множество талантливых музыкантов, которые выходят в этот мир и не находят применения своим талантам. Мы теряем одну из важнейших в мировом масштабе российскую музыкальную школу, которая наряду с Германией, Италией и Францией стояла у истоков классической музыки. Мы не должны этого допустить.
— Если продолжать сравнивать прошлое и настоящее: чем отличается сама музыка? Когда-то вы сравнили мюзикл с «шампанским с пирожными», а рок-оперу — с «водкой с черным хлебом». Если бы можно было охарактеризовать кратко классическую музыку XX и XXI века, какими двумя сочетаниями бы вы их описали?
— Это очень и очень серьезный вопрос, так как связано все с развитием общества. Для меня по-прежнему XIX век — эпоха великого созидания, XX век — эпоха разрушения устоев, когда все были революционерами — бездарными или гениальными. Стравинский, Прокофьев разрушали устои, не говоря о новых классиках — Арнольде Шёнберге, Антоне Веберне, Альбане Берге. После разрушения обычно наблюдается спад. И как только отгремел век революций, великих войн с колоссальными жертвами, наступил XXI век — эпоха деградации, разлада во всем. Но в то же время, как учила нас диалектика, в этом хаосе зарождается новая ступень, происходит обновление. Я не представляю себе Россию в условиях духовной деградации. Это было уже один раз в условиях большевизма, второй раз нам это не нужно. Мы должны духовно возрождаться и показывать пример миру. И музыка должна играть не последнюю роль. Музыка — наиболее тонкий инструмент человеческой психики, души, который иногда очень болезненно, иногда очень восторженно реагирует на то, что происходит в мире. И это не так, как «напишите кантату про Ленина или Сталина — это будет вашей реакцией на событие». Это подобно тому, что делали Альфред Шнитке, Эдисон Денисов, София Губайдулина, которые реагировали на болезненные процессы современного мира и даже предсказывали то, что будет. И дай Бог, мы увидим в музыке Возрождение.
— Какие у вас планы относительно Союза? Что вы намерены делать как руководитель?
— Первое, с чего я начал свою работу председателем, — обратился к зарубежному опыту: мне было интересно, как существуют композиторы в мире. Оказалось, что государство редко их поддерживает. Лишь в некоторых странах оно обязывает ведущий оркестр посвящать 10% своего репертуара исполнению музыки современных национальных композиторов, оплачивая заказ. Композитор получает «авторские», и это стимулирует его творчество. Существуют также специальные фонды, стипендии, гранты, нацеленные на поддержку композиторов. Они участвуют в программах, фестивалях, представляя свои композиции. В общем, систем очень много. И сама жизнь современного музыкального творчества очень бурная.
У нас же оркестры со скрипом соглашаются играть современную музыку, если не сказать больше, совсем не играют. Конечно, есть исключения в виде замечательного союза композитора и дирижера — Родиона Щедрина и Валерия Гергиева. С другими композиторами и исполнителями все по-другому: они играют мало, неохотно, им это неинтересно. В общем, я бы сказал, что композиторы оказались в изоляции.
В сложившихся условиях нам нужно уже начинать даже не с нуля, а с минуса. Вернуть все имущество Союза композиторов. Возобновить работу и сделать ребрендинг издательства «Советский композитор». Много работать с региональными отделениями Союза. Организовывать фестивали и конкурсы для молодых и немолодых композиторов — ведь творчество не зависит от возраста, помогать нужно всем. Сейчас стартовала подача заявок на Первый Всероссийский конкурс композиторов AVANTI, (Avanti) направленный на укрепление композиторских организаций в регионах и продвижение сочинений российских музыкантов. В будущем состоится конкурс юных композиторов имени Николая Метнера. В мае пройдет фестиваль «Композиторы России», в рамках которого оркестр под руководством дирижера Александра Сладковского весь концерт посвятит современной музыке.
Так шаг за шагом, учитывая наши небольшие материальные возможности, будем как-то организовываться. Я рад был услышать недавно, что сейчас на развитие современного творчества наш президент обещал выделять каждый год 1 млрд рублей. Думаю, и музыка в этом поучаствует. Надеюсь, меценаты, фонды, поддержка государства появится и у нас, как происходит это во всем мире. Мы встанем на ноги.
— Есть ли у вас команда единомышленников, готовых возрождать Союз композиторов?
— Первое же заседание нашего композиторского совета показало, что у меня много единомышленников — всем хочется заниматься творчеством и нормально жить. Сейчас во главе с генеральным директором Союза композиторов Кариной Абрамян образовалось мощное организационное звено. Очень помогает Российский музыкальный союз и его руководитель Андрей Борисович Кричевский. В этом круге взаимопомощи важное место занимает и фирма «Мелодия», ведь музыку композиторов нужно записывать. Сейчас, например, будет издаваться «Антология российской хоровой музыки». Ощущается огромный энтузиазм и молодого поколения — они хотят ворваться в эту жизнь ярко, мощно. Впрочем, пока, как говорится, как у России есть только два верных союзника — армия и флот, так и у нас есть только мы сами. Хорошо бы найти еще «союзников», которые смогли бы осуществить продвижение дальше в нашем обществе.
— Как изменилась ваша жизнь с момента назначения на должность? Остается ли время для творчества?
— Сейчас я занимаюсь завершением работы над фильмом «Литургия оглашенных». Я взял на себя тяжкое бремя снять музыкальный фильм. И это не развлекательный мюзикл, а фильм-опера — уже забытый и похороненный жанр. Он необходим для нашего киноискусства — в таком виде музыка остается как нечто самостоятельное — и я пытаюсь заразить этим и режиссеров, и продюсеров, и композиторов. Поэтому избрание председателем Союза композиторов застало меня врасплох — съемки были в самом разгаре. Сейчас в моих планах закончить работу над фильмом, заниматься музыкальным театром и чисто музыкальным творчеством. Я надеюсь, работа в Союзе не будет мне мешать, как не мешала в свое время Хренникову, Хачатуряну, Шостаковичу, не говоря уже о Родионе Константиновиче Щедрине, которому 16 декабря исполнилось 85 лет. Они справлялись и плодотворно работали — я буду следовать их примеру.
— В роли кинорежиссера вы попробовали себя впервые. Легко ли было привыкнуть к киноплощадке?
— Нет, нелегко. До меня никто из композиторов не снимал кино и, скорее всего, не будет. Возможно, это и правильно: лучше воспитать режиссера, продюсера, которые будут посвящать себя этому жанру. Это очень сложный производственный процесс, несравнимый с театром. Огромная финансовая ответственность, безумное нервное напряжение, несработанный коллектив, которым нужно управлять. Думаю, жизнь покажет, но пока снимать дальше фильмы планов нет, хотя «Юнону и Авось», скорее всего, придется снять (улыбается).
— В этом году Театру Алексея Рыбникова исполнилось 25 лет. Что удалось сделать за это время? Смогли ли вы реализовать то, что хотели?
— В ноябре 1992 года, когда мы ставили первые спектакли, у нас был лишь скромный театр в подвале — метров пятьдесят и сцена, и зрительный зал. Тогда удалось сделать такое зрелище, которое подвигло продюсеров пригласить нас в США через два года после существования театра. Там во Флориде не русская эмигрантская, а именно американская публика приняла нас с энтузиазмом. Правда, по возвращении мы развалились: вторая половина 1990-х была убийственной в том числе и для наших спонсоров. Осколочно мы продержались до 2000-х, когда театр приобрел статус государственной творческой мастерской. И это было судьбоносно. Получив господдержку, мы начали работать по-настоящему. Сейчас у нас большое количество спектаклей каждый год и полные залы, хотя и нет собственного помещения. На днях с триумфальным успехом вернулись с гастролей из Израиля, весной едем в Германию, Швейцарию, Чехию. Много проектов сотрудничества с концертными залами и театрами по всей России, хотя сейчас мы все больше сосредотачиваемся именно на Москве. Вот так из маленького подвального театра получилось довольно серьезное дело.
— А что вам теперь ближе — кино или театр?
— В последнее время мне очень понравилось кино, потому что это гораздо более отточенное искусство по своей сути. Ведь то, что ты снял, остается навсегда. Есть возможность довести кадр до совершенства. Кадр представляет самостоятельную ценность, он выразителен. В то время как в театре никогда не знаешь, в каком настроении выйдет актер, сыграет ли второй состав «чисто». Однако в этом и прелесть театра: он живой, но в то же время и большая опасность. Спектакли со временем стареют, умирают — это закономерный процесс, а вот хорошее кино, как мы знаем, живет долго. Поэтому для меня сейчас интереснее кино, хотя до этого был театр. Конечно, с последним будут связаны новые работы. Например, музыкальный спектакль по «Войне и миру» — захватывающее действо. Но кино, несмотря на все существующие сложности, будет моей большой любовью.
— Пару лет назад в телепрограмме «Достояние Республики» в зале проводилось голосование зрителей за лучшую вашу композицию. Тогда вы присоединились к мнению большинства, и из песен «Последняя поэма», «Буратино», «Я тебе, конечно, верю», «Романс морских офицеров» выбрали «Аллилуйю любви». А сегодня какую мелодию назвали бы любимой?
— Сейчас, работая над фильмом «Литургия оглашенных», я должен сказать, что это наиболее важное произведение в моей жизни. И музыка, которая там звучит, — «Осанна», «На Голгофе», симфонические картины — для меня очень ценна. Вообще сейчас наступил симфонический этап в моей жизни — когда симфоническая музыка волнует меня в большей степени. Не знаю, смог ли бы я сейчас писать песни — совершенно разный способ мышления. Если тогда была «Аллилуйя любви», то сейчас я бы выбрал «Осанну», которую публика еще не слышала.
— Алексей Львович, у нас на портале «Культура.РФ» есть и фильмы, и книги, и спектакли. Посоветуете нашим читателям одну из своих любимых книг и любимый фильм?
— В последнее время для работы над фильмом я перечитал много философской, духовно-философской литературы — книги китайских мыслителей, средневековых мистиков. Беллетристика осталась немного в стороне, и мне сложно назвать что-то конкретное из последних прочитанных книг. Из литературной классики я бы посоветовал перечитать рассказы Антона Павловича Чехова.
Фильмы — полная противоположность. Я не люблю всякие серьезные фильмы, да простят меня творцы авторского кино. Мне нравятся приключенческие, но замечательно сделанные фильмы. Обожаю «Индиану Джонса», «Пиратов Карибского моря», «Властелина колец». Из российского кинопроката с удовольствием посмотрел «Солнечный удар» и «Салют –7». Недавно просто решил пойти в кинотеатр недалеко от своего дома, где и понаблюдал за тем, как «Салют–7» приняла публика. Профессионально снятый фильм, который отвечает всем требованиям развлекательно-приключенческого жанра, в то же время обладает душевной теплотой. Теми же качествами обладает и советский фильм «Тот самый Мюнхгаузен» — его бы я и посоветовал посмотреть читателям.
