Я нашёл, что степь отпоёт лучше, чем люди. Слова поэта-футуриста Велимира Хлебникова, некогда адресованные его товарищу Дмитрию Петровскому, могли бы войти в резонанс с «Отпеванием» Анны Поспеловой – а заодно и со всем концертом «(Не)простая музыка», который стал четвёртым из устроенных Союзом композиторов «Пяти вечеров».
Фестиваль в который раз заставил не просто чувствовать текстуру музыки, но и ставить перед собой фундаментальные вопросы. Прежде всего — вопрос о том, что есть музыка (или уже пост-музыка?) и что за эволюционные тропы уводят её к горизонту.
Ведущий концерта Богдан Королёк перед началом музыкального действа призывал задуматься о простоте. В чём же она? Быть может, как раз в священнодействии голосов, где хтонический шорох равен слову, где «любовь» пропевается на разных языках, где свистит ветер, а стихия становится продолжением угасающего человека.
Сочинение Анны Поспеловой, исполненное вокальным ансамблем N’Caged, было одним из самых ярких и концептуально интересных произведений этого субботнего концерта. Пульс вдохов и выдохов – лишнее напоминание о том, что всё есть Инструмент, всё есть музыка. И когда голоса стихают, отпевать усопшего остаётся только Природе. Или богу (впрочем, для какого-нибудь Уолта Уитмена или большинства греков разница была бы несущественна).
Когда коллектив N’Caged пел о собаке Баскервилей, которая «укусила сэра Генри» (а также Ватсона и много кого ещё), аудитория не могла выстраивать четвёртую стену даже при большом желании. Сергей Шестаков жонглирует не только нотами, но и ритмами, заставляя чудище из туманного Альбиона то подкрадываться, то отдаляться.
Когда стихи (в которые скороговоркой вклиниваются острые реплики и обрывки диалога) сменяются квартетом четырёх казу, невольно восхищаешься сочетанием несочетаемого. Оказывается, можно быть современным и традиционным. Выступая как полистилист, композитор играет русско-советскими культурными кодами (которые напоминают ностальгические фильмы Масленникова), а заодно и британскими образами, которые мы приняли и навсегда полюбили.
Любопытно, что в характере исполнения было нечто похожее на творчество King’s Singers – так же весело, иронично и стильно. «Собака Баскервилей» сделана на редкость традиционно — и потому авангардно. Ведь сегодня нужно иметь особую смелость, чтобы не кричать о «непростом» творчестве и не манифестировать предельную «современность», достигаемую любой ценой.
Вероятно, современный композитор ищет не сложности (этим нас кормили весь XX век), а новой простоты, похожей на наскальную живопись Альтамиры. Парадокс в том, что именно среди ветвящихся звуковых лабиринтов (то есть в эпицентре абсолютной сложности) воскресает простое и первобытное ощущение – которое, вероятно, испытывал человек от горного эха или пения ручьёв.
Это справедливо и для открывшего первое отделение «Simple music» петербургского композитора Игоря Воробьёва. Четыре кларнета нотными узорами и нарастающими тремоло сплетали отдельное звуковое пространство для вашей личной меланхолии. В этой саунд-чаще весьма легко заблудиться, но нет-нет да попадаются знакомые ориентиры: вдруг начинают звучать мотивы русской музыки, и даже призрак Бородина (неужто правда он?) возникает в зоне слуховой досягаемости. А чему удивляться: даже самые отчаянные новаторы не отказываются от дорогого наследства, лишь творчески вплетают его в собственные миры. В конце концов, все под Бахом ходим.
(Не)простые решения дают слушателю то, чего он искренне хочет в наше (не)простое время: эскапизм, эмиграцию в собственный мозг. Порой медитативность современной академической музыки очаровывает куда больше, чем трата новаторской энергии на «авангардные» приёмы.
Разумеется, можно извлекать звук из каждого объекта или водить по скрипичным струнам древком смычка (даром что это делали ещё в эпоху Берлиоза) – всё равно это не будет панацеей. Зато насколько выигрышен этот перевёрнутый смычок в «Освещенном пути» для бас-флейты, скрипки и фортепиано. Здесь и тернистые тропы, и даль неизведанных пространств (неслучайно ведущий процитировал строчки из родственных по духу стихов Эмили Дикинсон), и сама искажённость мира, который – увы – не слишком к нам дружелюбен.
Постукивания по грифу, игра на внутренностях рояля и прерывистые блуждания бас-флейты — та палитра авангардных, но очень закономерных технических решений, которые превращают каждого слушателя в Путника.
И это не тот меланхоличный Stranger in the Night, у которого наутро будет дом, сигара и завтрак с чашкой дымящегося кофе. Это скорее лесковский Очарованный странник, а может быть, даже Агасфер, который обречён на скитания. Мы все на них обречены, и путь должен быть пройден достойно. Спасибо Лилии Исхаковой (и всем исполнителям) за напоминание об этой истине.
Иногда «вывернутость» помогает ощутить в авангардном блюде привкус классики. Порой возникают «странные сближенья» – радостные и приятные. В посвящённом МАСМ «Concertante» Александра Радвиловича вдруг начинает звучать почти марш Прокофьева из «Любви к трём апельсинам» – но, конечно, не сам марш, а его «антипод», «вывернутая наизнанку» версия из параллельной Вселенной.
Техничность не разрушает и не заслоняет авторский замысел: «наиболее рельефно выявить мастерство и уникальные свойства каждого из пяти музыкантов ансамбля». Особенно выразительно и смыслообразующе (если можно отважиться на такой термин) звучит начало произведения, когда из настройки пяти инструментов вырастает Нечто, а потом обретает структуру. Двоящиеся и размножающиеся ноты «ля» — будто эмбрионы нового мира, оставленного демиургом в качестве забавной игрушки.
Если Анна Ахматова писала, что стихи могут расти из сора, то её стоит дополнить: из него растёт вся жизнь, следовательно, и музыка. Из грязного и неструктурированного хаоса, который разрешается во что-то прекрасное.
Непростая музыка может быть простой, и наоборот. И здесь трудно не согласиться с ведущим концерта: кто сказал, что дыхание или мычание — это просто? Критерии простоты и сложности — в каждом из нас. Они не связаны со стилем, эпохой или модой. Только с состоянием момента, который нужно поймать вместе с музыкантами.
Автор текста Алексей Бодяшкин